Лондон, мать! Сага о современных женщинах - Дарья Протопопова

– Как я рада, что ты (Вы?.. К счастью, в английском языке нет этих тонкостей.) не ризеншнауцер! – Лилит решила разрядить шуткой собственную нервозность, а заодно поразить незнакомца оригинальным чувством юмора.

– Why, whatever do you mean?72 – стойко улыбаясь, поинтересовался ошеломленный англичанин.

В жизни он оказался даже симпатичнее, чем на фотографии. «Единственное, пожалуй, преимущество мужчин перед отфотошопленными женщинами», – подумала Лилит. У Бена оказались светло-голубые глаза, его светлые волосы были короче, чем на фотографии, из расстегнутого ворота накрахмаленной рубашки торчала тонкая, почти юношеская шея. Легкое пальто-тренч из плащовки придавало худому телу некоторую мужественность. Лилит сразу заметила и модные запонки, и элегантные ботинки-броги с характерными дырочками на мысках и вдоль швов. Знакомые Лилит мужчины так не одевались. Вернее, так одевался директор школы, где она работала, но тому было за семьдесят, и его заплывшая жиром фигура отвлекала от запонок и заставляла задуматься о кардиомиопатии.

Бен выглядел здоровым и бодрым, ни дать ни взять свежесорванный огурец. Лилит решила притормозить с юмором и сказать англичанину что-нибудь приятное.

– Бен, мне нравится твое имя. Можно, я буду называть тебя Биг Бен? Бен, Бенджамин.

– Биг Беном называют меня все мои друзья, когда приезжают в Лондон глазеть на достопримечательности, и потом еще заставляют меня фотографироваться вместе с ними на фоне этих проклятых часов. Вообще мое полное имя Бенедикт. Только я редко в этом признаюсь, ибо неизбежное сравнение с Камбербетчем73 не в моих интересах.

– Cumberbatch is overrated, he is not my type anyway74, – поспешила ободрить его Лилит и на секунду задумалась, правду ли говорит. Врать она будет, если уж на то пошло, мистеру Ч., а с любовником постарается быть максимально правдивой, даже в мелочах. Постарается? Максимально? Неужели привычка юлить уже вторглась в ее сознание? Либо правда, либо нет, у честности нет максимума и минимума. Н-да, приехали… Морализаторство – вот зачем она пришла на эту встречу! Помучить себя. О чем, собственно, был разговор? Ах, о Камбербетче. Он и вправду ей никогда не нравился, слишком на лошадь похож. А вот светловолосый голубоглазый Бенедикт напомнил ей Джуда Лоу. Такое же смазливое, самовлюбленное лицо, словно у капризного ребенка. Лилит думала, что такие лица встречаются только у актеров и священников. Но нет, вот стоит один перед ней среди бела дня, да еще и слова выговаривает, как старомодный диктор из аудиокурса по английскому, который им крутили на уроках фонетики в университете. «And good day to you, sir!»75

Она с любопытством следила за движением губ Бенедикта. Удивительно, вроде бы те же человеческие губы, что и у нее, но формировали они идеальные звуки английской речи. Даже на Би-би-си уже так не говорят. Она попыталась вникнуть в смысл этих звуков. Бенедикт рассказывал о своей любви к французскому вину и всему французскому. Интересно, меня привлекают его английские гласные, а он млеет от французского грассированного «р». Старая как мир истина: нас всегда тянет к чему-то чужому и загадочному.

– Скажи что-нибудь по-румынски, – перебил ее мысли Бенедикт.

Начинается… Лилит мысленно закатила глаза. Она вдруг представила их уже раздетыми в номере гостиницы, на взвихренной постели, он близок к концу и просит ее: «Скажи мне что-нибудь по-румынски, это меня возбуждает». Сценка из средневекового гарема. К счастью, они уже сидели в баре и им принесли напитки. Лилит сделала несколько глотков и огляделась по сторонам. Она не любила говорить на румынском в окружении не понимавших его людей. С момента переезда в Англию родной язык приобрел статус языка домашнего – сугубо личного, семейного. На румынском Лилит говорила с мужем и сыном.

Пригнувшись к Бенедикту поближе, она, словно повторяя фразу из разговорника, произнесла:

– Imi place ciocolata76.

– Это же совсем как по-итальянски! Я думал, ты мне сейчас скажешь «khorosho» или там «na zdorovje».

– Распространенная ошибка, – флегматично заметила Лилит, откидываясь на спинку барного кресла. – Румынский произошел от вульгарной латыни и только потом набрал славянизмов. К примеру, румыны используют славянскую утвердительную частицу «да». А что, – она игриво выпрямилась, положив ногу на ногу так, что прямо под носом у Бенедикта оказалась ее коленка, – ты мечтал о грудастой девке с русским акцентом? Извини, может быть, я тоже надеялась встретить Джеймса Бонда, а мне попался… – Она замолкла, подыскивая подходящее сравнение. – Дориан Грей – вот кого ты мне напоминаешь!

И входя в роль роковой женщины, не скрывающей своих эмоций, она взяла Бенедикта за подбородок. Обычно за подбородок или за щеку щипали ее саму: в молодости – ушлые парни с юридического факультета, после замужества, игриво, мистер Ч. (хотя последнее время всё реже и лишь во время попоек). Ответно взять кого-то за подбородок Лилит не тянуло: отпугивали могучие шеи и стальные скулы, да и вообще, родные балканские парни ее бы не поняли. А здесь само получилось. Над сизой, проступающей сквозь бледную кожу щетиной она обнаружила в нескольких сантиметрах от себя довольно пухлые губы, стандартный нос, а главное – эти бледно-голубые глаза, смотревшие на нее в упор. Она смешалась на секунду, но подбородка не отпустила, а слегка отвернула его от себя и поцеловала еще такую чужую щеку.

Бенедикт повернул голову, освобождая свое лицо, и, наклонившись поближе, поцеловал ее в губы. По тому, как он это сделал – быстро, не колеблясь и с явным желанием (в девятнадцатом веке его движение описали бы словом «прильнул»), Лилит поняла, что он ее хочет так же сильно, как она его. Мысль о том, что ее, Лилиану, кто-то хочет как женщину, как тело, которое можно раздеть, рассмотреть, покрыть другим телом, одновременно целуя, гладя, погружаясь в омут глубже и глубже – от этой мысли останавливалось дыхание, кружилась голова, лицо расползалось в невольной улыбке. Лилит привыкла видеть себя в двух амплуа: что-то режущей на кухне (перед глазами почему-то возникли помидоры с вытекающей из них семенной слизью), от этой Лилит ждали ужина, чистых простыней, решений о смене штор и покупке нового холодильника. Вторая Лилит – в классной комнате, у доски, объясняет скучающим мальчишкам латинские спряжения.

– Fuck the fridge77, – сказала она вслух неожиданно для себя и еще более неожиданно для разомлевшего Бенедикта.

Они уже успели отодвинуться друг от друга, откинуться на спинки кресел, каждый по-своему «переваривая» случившийся поцелуй.

– Что ты сказала?

– Я сказала: «Fuck the fridge», – повторила Лилит уже с большей уверенностью. Ее вдруг потянуло в исповедальность. – Надоело говорить с мужем об одной бытовой технике и слышать вечное: «А что у нас на ужин?» Надоело волноваться о том, успеют ли мои ученики подготовиться к экзаменам. Где и кто волнуется обо мне, Лилиане? Где вопросы о том, как чувствую себя я? Чего бы хотелось на ужин мне? Не хочу ли я быть поцелованной в живот, в конце концов?

Заканчивая свой спонтанный монолог, Лилит спохватилась, но слов уже было не остановить. Они вылетели, бешено покружились, как случайно залетевшая в окно дикая птица, и растаяли, заставив Бенедикта только округлить глаза вслед. Лилит вся подобралась и приняла надменную позу. Ее пальцы затеребили цепочку с кулоном.

– Я хочу поцеловать тебя в живот, прямо сейчас, – с ударением на «я» сказал Бенедикт и снова уставился на нее в упор. На лице его покоилась почти детская улыбка.

«Так могут улыбаться только безмятежные богачи, люди, родившиеся в достатке», – подумала Лилит. Улыбался бы он так, если бы ему пришлось в детстве торговать косметикой на бухарестском рынке? Ну вот зачем ты сейчас об этом вспомнила? Современные англичане не любят золушек, в них еще жив классовый менталитет. Сосредоточься, Лилиана, что он сказал? Он поцелует тебя в живот. Прекрасно! Просто замечательно. Лилит почудилось, что ее уже целуют и в живот, и везде, а она тает, как скульптура из воска. Он будет целовать ее в живот, а она намотает на пальцы его